КЛУБ ДИСКУССИЙ

Летопись села Кермись
тематические, обзорные и газетные материалы

Тема для дискуссии.
Предлагаю для обсуждения материалы летописи села Кермись.
В летопись вошла статья, записанная в 1966 году неизвестным автором со слов жителей села Кермись. Тема – коллективизация села Кермись в 30–е годы прошлого столетия. В предлагаемом Вам файле помещена еще одна статья на тему коллективизации в селе Кермись. Она не входит в кермисинскую летопись, но написана тоже уроженцем села Кермись, Сергеем Тихоновичем Редичевым. Обе статьи диаметрально противоположны по идеологии и оценке ситуации в нашем селе.
Прошу всех заинтересованных посетителей сайта дать свою оценку этим статьям.
На мой взгляд, требуется решить несколько вопросов:
А) Нужно ли помещать в летопись статьи на одну тему, но с разными оценками и выводами происходивших событий;
Б) Так что же делать с нашей историей – кто прав, кто виноват? Или предоставить это решение на усмотрение нашим детям и внукам?
В) А вообще то нужно это знать или нет нашему поколению и будущим также?
Г) А может быть, у кого-либо еще какие – то вопросы возникнут?

С уважением – внимательно читающий тексты Чурочкин Б. Г.

Предложения и пожелания на cbgpereplet@mail.ru

Просьба принять активное участие в обсуждении темы в ГОСТЕВОЙ КНИГЕ

 КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

Как и во всей нашей стране, в нашем с. Кермись в годы коллективизации произошли большие перемены в крестьянском хозяйстве. Несмотря на то, что наше с. Кермись находится в отдаленных районах нашей страны, в окружении лесов, вдали от железных дорог, волна коллективизации докатилась и до нас.
В 1929 году в с. Кермись образовалась артель. Артель называлась 12 лет Октября. В эту артель первыми вступили: Сасоевы, Курносов, Мехина Матрена Ивановна, Кишкин Корней Радионович. Всего вступили 29 крестьянских хозяйств. Все эти хозяйства объединили землю, скот. Большинство из них были бедняки, некоторые середняки. Председателем и организатором артели "12 Лет Октября" был двадцатипятитысячник Чивердин. Чивердин был коммунист. Под председательством Чивердина колхозники работали организованно, дружно. И это дало некоторые результаты.
Осенью артель "12 Лет Октября" собрала хороший урожай зерновых. Остатки разделили по трудодням. Бедняки сразу поняли, что только при колхозе они могут жить в достатке. Но основная часть единоличников колебалась. Кулаки всячески вредили. Они травили лошадей. У Потапова за то, что они вступили в артель, отравили 3 коров. Но, несмотря на вредительство, дела в артели шли хорошо, артель существовала 1 год. Чивердина перевели на другую работу, и он уехал.
В конце 1929г. в селе стало неспокойно. Кулаки распространяли слух о том, что если кто вступит в колхоз, того убьют. Единоличники, не желающие вступить в колхоз, прятались по оврагам, лесам. У нас коллективизация началась позже, чем в других районах. Но в начале 1930г. из Шацка приехали уполномоченные по организации колхозов. Они собрали общее собрание и стали говорить о том, что в колхозе крестьянам будет лучше жить, что объединено легче обрабатывать землю. Агитация подействовала, да еще показали пример колхозники артели тем, что они получили хороший урожай.

И вот весной 1930 г. единоличники потянулись в колхоз. За малый промежуток времени почти все хозяйства вступили в колхоз, кроме 5-6 хозяйств. Председателем колхоза избрали Мохначева Федора Федоровича. Мохначев Ф.Ф. коммунист, агитатор. Секретарем парт ячейки был двадцатипятитысячник Иван Иванович Якушин.
Единоличники объединили лошадей. Их оказалось 400. Колхозники разделились на 12 бригад. В каждой бригаде выбрали бригадира и за каждой бригадой закрепили 25 лошадей. Работать стали весело, организованно.
Как и в других районах, в нашем селе были зажиточные люди, т.е. кулаки. Как, например, Гортунов Николай Герасимович. У него была маслобойка, и он каждый год нанимал работников. Другой кулак, это Янков Матвей Андреевич. Он имел дегтярный завод. Новая жизнь при колхозе им не нравилась. Для того чтобы они не мешали строить новую жизнь, их раскулачили, и выслали в отдаленные районы. Имущество кулаков перешло в колхоз. При раскулачивании активное участие принимали коммунисты Армин Михаил Тимофеевич, Мехина Матрена Ивановна, Цыбезов Петр Михайлович. Несмотря на угрозы, они строили новую жизнь и верили в светлое будущее. При колхозе организовали и построили детский сад и ясли, в которых работала Ступина Анна Васильевна.
В колхозе кроме лошадей имелись жнейки, сеялки. И вот с этим инвентарем колхозники успевали пахать, сеять и жать. Но кулаки и их родственники не утихомирились. Они подожгли коммуниста Потапова Дмитрия. Но и этого им казалось мало. У раскулаченного Янкова Матвея Андреевича в селе остались родственники, Юношев Наум Анисимович, Юношев Гордей Ионович.
В раскулачивании и выселении кулака Янкова принимал участие рьяный коммунист Армин Михаил Тимофеевич. Родственники затаили злобу на активиста Армина и во время половодья 20 апреля 1931 года его зверски убили. Убийцами оказались Наум и Гордей Юношевы. Труп Армина убийцы бросили в воду, в Кучер. Так назывался ручей, который впадает в речку Кермись. На утро жена и дети пошли искать его.
Убийцы рассчитывали на то, что труп уплывет, и его никто не найдет. Но убитый зацепился за кол плотины, и его быстро обнаружили. Собрался народ и вытащил Армина М.Т. из воды. Били Армина лопатой. Все лицо его было иссечено. Раны были также и на голове. Убийц – Наума Анисимовича и Гордея Ионовича Юношевых суд приговорил к расстрелу.
Коммуниста Армина Михаила Тимофеевича похоронили с честью. Похоронили его на площади. (Сейчас его могила находится на территории школы). При похоронах стреляли из ружей в воздух. Память об Армине навсегда осталась в сердцах людей.
Первый трактор пришел в колхоз в 1936 году. Колхозникам стало сразу легче работать. Жизнь людей налаживалась. Теперь у нас в селе совхоз. Люди перешли на денежную оплату труда. В советской стране строится коммунизм, и люди должны бороться за мир так, как боролся коммунист Армин.

Записано со слов жителей села Кермись. 1966 год.

С.Т. РЕДИЧЕВ:
ЧТО БЫЛО, ТО БЫЛО, И БЫЛЬЕМ ПОРОСЛО
(О СПЛОШНОЙ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ В СЕЛЕ КЕРМИСИ 1931-1932 г.г.)

70 лет назад началось величайшее бедствие для крестьян под названием сплошная коллективизация. У многих людей моего поколения представление об этой акции сложилось на основе победных реляции публиковавшихся в газетах и изложенных в сталинском кратком курсе Истории ВКП(б). Замышлявшаяся добровольная кооперация крестьянских дворов в коллективные хозяйства (колхозы) была на местах до такой степени искажена, если не сказать изуродована, что иначе как изуверством, подлинным издевательством над крестьянами и назвать трудно. Это в нашем крае, селе Кермиси, было сущим злодеянием творившимся по указанию властей сверху и осуществлявшимся самими крестьянами: голытьба, не имевшая ни кола, ни двора, обрушилась всей своей массой сначала на так называемых кулаков, а затем в начале тридцатых годов, на всех имущих трудовых хлебопашцев. Угрозы сельских активистов в адрес зажиточных, и вообще всех крестьян, постоянное запугивание их всевозможными карами вплоть до выселения на Соловки и т. д. и т. п. порождали массу всевозможных слухов вплоть до самых невероятных. Как, например, о том, что в коммунах (так простые люди поначалу называли колхозы) все будет общее вплоть до жен и детей, не говоря уже об имуществе. Бабушка Ромашкина войдя на пустошь, говорила моей бабушке: «Авдотьюшка, ты слыхала, что теперь в коммуну всех соберут, загонят, есть будут за общим столом, спать будут под общим одеялом, а кто опоздает, так и голодным останется, да и спать-то, кому с краю одеяла не хватит, каково!»
Бабушка моя причитала, обращаясь к Богу: «Царица Небесная, спаси и сохрани нас от поругания. Господи, святой Отец – заступник, не отдай нас на погибель». Если раньше крестьяне по святому принципу: «Нам добро никому зло - то законное житье», то теперь все обернулось во зло тем, кто своим трудом нажил все необходимое для порядочной трудовой жизни избу: лошадь корову овец, теперь всего лишался и был обречен на голодное существование и даже на смерть. И все это делалось по личному распоряжению отца и учителя всех народов, которое на местах как в нашем селе, превращалось в произвол, а потом объяснялось как головокружение от успехов. Действительно «успехов» было очень много, еще до тридцатых годов. На селе имелись кроме имущества в распоряжении богатых крестьян (или как называли их у нас - зажиточных) принадлежавшие им объекты общего пользования. Например, такие, как мельница у Громова, кузница у Жильцова, маслобойка у Кукушкина шерстобойка у Янкова, у кого-то еще молотилка с конским приводом и т. д.
Владельцы этих объектов сами их обслуживали, т. е. сами были мастерами какого то дела: мельник, маслобойщик, шерстобойщик, кузнец, валяльщик, получая за свою работу самую разнообразную плату, зачастую натурой по договоренности, ударив по рукам.
И вот все эти средства производства, обеспечивающие жизнь сельских тружеников, отняты у хозяев, сами они арестованы и сосланы или, в лучшем случае как Жильцов согласились по вербовке уехать в отдаленные районы, например на Сахалин, осваивать окраины нашей необъятной Родины. В итоге кузница разрушена, мельница заброшена, маслобойка сгорела, шерстобойку спрятали в сарае, завалив соломой, и она сохранилась до сих пор. Крестьянину негде стало сбить конопляное масло, смолоть муки, в общем, он оказался загнанным в угол в безвыходное положение.
Эта ловушка заставила богатых крестьян бежать из села, куда глаза глядят особенно мужиков, которые оставляли семьи в бедственном положении. Так, в Морсовских лесах стихийно образовались небольшие поселения беглецов под названием Карля, Пурля, где жили в землянках беглецы, изредка тайком навещавшие свои семьи, главным образом ночами. Благодаря трудолюбию и мастерству эти изгои, работая на лесоповалах в ближайших лесохозяйствах: Бабакино Илюхино, Выша и др. срубили себе избы, обзавелись хозяйством и постепенно опять же тайком от Советской власти переселили семьи, перетащили кое-какое имущество. Беспаспортная система тех лет способствовала этому, а сыскная и розыскная службы еще не были отлажены, все это было впереди.
Стали приходить письма от тех семей, что, согласившись на вербовку на Сахалин и другие, отдаленные от нашего села районы, проведя многие недели в пути, теряя родных и близких от голодной смерти, достигли какого-то пристанища, как, например, поселок Мгачи Александровского района, откуда писали нам Жильцовы. Опять же следует сказать, что где бы ни оказался русский мужик, деловитый, мастеровой, а именно такие и оказывались на этих поселках, он не пропадет. На примере Жильцова Василия Федоровича, ныне покойного, расскажу чуть подробнее. Бывший владелец кузницы, раскулаченный мастер-кузнец, приехав с семьей на Сахалин, через несколько лет стал присылать фотографии, которые делал сам, и на которых мы всей семьей видели богатый дом, хорошо одетых жену, детей и отца с матерью.
Приехав в родное село в 1936 году, он увидел ту же бедность и нищету колхозников, работавших за палочки, т.е. трудодни, учитывающие трудовую повинность, суровое исполнение сталинских указаний и местных властей, но ничего не дающих трудовому крестьянству. Нагрузив телегу ящиками с водкой, Василий Федорович собирал вокруг себя сельских мужиков, одетых, как прежде, в сермяжные портки и пестрядевые рубахи, в лаптях, изможденных от бестолкового труда и голода, рассказывал им о своем житье-бытье, фотографируя всех и вручая на память фотокарточки. Все нажитое вновь стало возможным благодаря уму-разуму и труду, который кормит и одевает. Трудовая денежка всегда крепка.
Все это было на первой стадии коллективизации, до начала 30-х годов, когда еще существовал принцип добросовестности, который не принес желаемых результатов, но уже заявил о первых бедственных проявлениях: голод, разруха, озлобленность крестьян по отношению к приехавшим в кожаных куртках с наганами на боку агитаторах, выселение зажиточных семей в отдаленные местности, разрушение, если сказать современными словами, инфраструктуры села, обеспечивающей нормальную жизнь его жителей.
И вот началась сплошная коллективизация, когда каждого не то чтобы зажиточного, а просто более или менее состоятельного крестьянина насильно загоняли в колхоз "12 лет Октября" ("12 лет голодовки", как его назвали жители села), отбирая лошадь, сбрую к ней, телегу, сани и всевозможную упряжь, свозили это в какую-то ригу, а лошадей содержали на открытом месте, соорудив кое-какую коновязь на пустоши.
Не желая отдавать нажитое, люди шли на отчаянные поступки, поджигая риги, уводя под покровом ночи лошадей и коров куда-то в леса или в другие деревушки, где еще не настали эти роковые события. Не желая отдавать корову, телку или поросенка в общее стадо, теперь колхозное, крестьяне резали скот, тайком уносили, увозили мясо на базары в соседнюю Песчанку, Тамбовской области, где сплошная коллективизация не проводилась из-за крестьянских волнений и нежелания вступать в колхозы, отдавать нажитое добро ни за что, ни про что местным властям.
Переживая за своих Карюх, Гнедков, дорогих и милых тружеников, мужики и ребятишки ходили к тем коновязям, где в грязи стояли полуголодные, неухоженные лошади, подкидывали им корм, гладили их, на что умные животные отвечали жалобным ржанием. В уцелевших ригах, которые теперь также не принадлежали хозяевам, началось спешное оборудование стойловых стоянок для лошадей и коров. При этом часть лошадей, коров и прочей живности отправлялась куда-то.
Вскоре руководство колхоза объявило о том, что большинство лошадей, конфискованных у крестьян, больны и подлежат уничтожению, что вызвало бурю негодования и возмущения среди крестьян, однако плетью обуха не перешибешь, надо подчиняться властям. На Песочном бугре было отведено место под конское кладбище, которое по указанию властей мужики обнесли плетнем, и туда сводили лошадей, подлежащих уничтожению. Это злодейство было четко организовано и проводилось повседневно на протяжении нескольких недель. Выполняли эту задачу властей мужики, имевшие ружья, заряды к ним. Чертыхаясь, со слезами на глазах, осунувшиеся, как дядя Егор, наш сосед, они стали невольниками тех злодеяний, свидетелем которых был и я в детстве, бегая с другими пацанами на Песочный бугор, глядя в глаза падающих от выстрелов лошадей и, придя домой, рассказывая о том, как долго билась Чалуха, принадлежавшая нашим соседям Шашкиным.
Дома, в избе, сидели горюющие отец, мама и мать-стара, рассуждавшие, как же теперь жить-то. Советская власть лишила нас всего: земли, лошади, скота, хозяйственного инвентаря, оставив только огород под собой, т.е. приусадебный участок, на котором можно посадить картошку, больше ничего не разрешалось сеять.
И если кто-то, многосемейный хозяин, что-то посеял на приусадебном участке, то тут же приходили представители властей с наймитом из той голытьбы, на чужой лошади перепахивал посеянное и ухмыляясь заявлял: "Вот теперь, Тихон Николаевич, и сравнялись мы с тобой, у тебя огород и у меня огород, а то все на загонах пахал, сеял, убирал". Порой на этом наймите из голытьбы соседи узнавали полушубок, принадлежавший ранее раскулаченному и сосланному Илье Ефимовичу.
Отец мой очень переживал потерю хозяйства в 1931 году. Будучи молодым семьянином, имея на иждивении троих детей, жену и мать-стару, он естественно был озабочен: "А как же жить дальше?" Если раньше со своего хозяйства, нескольких десятин земли, он мог, рассчитавшись с налогами, что-то продать или обменять и тем самым худо-бедно жить, то теперь, как жить, он не мог себе представить. Работящий крестьянин, умеющий делать все и содержать семью, теперь просто не знал, что делать. Сестра его старшая, крестная Паша, жившая тогда в Москве, работавшая прачкой, звала его к себе, чтобы помочь устроить будущее его и семьи, но он боялся этих предложений, да и, видимо, жалел нас, любил все то, что его с детства окружало, и продолжал прозябать в этой коллективной толчее.
Реквизированный у крестьян крупный рогатый скот оформили в колхозную МТФ, для чего стали строить длинные сараи, в которых должны были зимовать коровы, а реквизированных свиней оформляли в СТФ и тоже в течение лета для них возвели какие-то хлева. Со временем вокруг МТФ и СТФ вырастали горы навоза, а впоследствии навоз некому стало убирать. Когда этого ценного удобрения становилось очень много, под крышу, то строение переносили на новое место, где-то поблизости, а горы навоза, по­росшие лебедой, служили наглядным памятником бесхозяйственности и головотяпства колхозного руководства. Постройки возводились мужиками, собранными в артель, во главе которой ставили десятников, бригадиров, которые могли заставить мужиков работать бесплатно. Оплата производилась трудоднями, или, как их прозвали, "палочками". Работал - палочка ставится вертикально, не работал - горизонтально. Кто-то, где-то в верхах определил минимум трудодней в месяц, не менее пятнадцати для бабы и двадцати пяти для мужика. Если кто-то не отработал этих минимумов, то к ним применялись меры наказания, как за прогул. При наличии многих прогулов (суд приговаривал) виновника привлекали к принудительным работам, которые не оплачивались или оплачивались частично. Призывы руководства сверху донизу, запугивание, закабаление крестьян приводили к тому, что они просто бежали из села, тем более на заработанные палочки колхозники не получали обещанного хлеба и других сельхозпродуктов. Бежали в города, на лесозаготовки в Морсовские леса, на стройки. А те, кто с семьями оставались в колхозе, запасались лебедой, желудями. Уже в детском возрасте бабушка Авдотья выводила нас троих на луговину, где росла лебеда, и учила, как собирать ее семена.
Все, что осталось в хозяйстве у нас, было обложено налогами: земля тридцать соток, корова, овцы, поросенок, куры, яблони, пчелы, все облагалось налогами натуральными или в денежном выражении. За неуплату или несвоевременную уплату налогов применялись санкции. Помню, однажды пришли к нам милиционер Яшка Кирпичов с налоговым агентом и стали забирать швейную машинку. Дело было в отсутствие отца, и мама с кочергой отвоевала свое имущество от учинивших произвол властных служак. Вечером отец, выслушав маму, стал думать о том, как погасить задолженность по налогам, что продать на базаре в Песчанке, что в 14 километрах от нашего села, и как жить дальше. Мать - стара, слушая родителей, приговаривала: "Вот так жисть настала, только в петлю осталось, да вот полодню - то жаль. Что делают-то злодеи, хуже, чем при Матвееве, барине, под которым мы смолоду гнули спину».
В Кермиси, тем не менее, кроме громадной конюшни посреди села, напротив церкви развернулось строительство ШКМ (школа колхозной молодежи), теперь стало возможным получение семилетнего общего образования. Рядом со школой началось строительство большого по сельским масштабам здания, в котором затем разместились клуб, библиотека, сельсовет, правление колхоза. На все эти стройки мы, ребятня, ходили с кошелками собирать щепки для растопки печей в наших избах.
В углу, образованном зданиями ШКМ, клубом и поповским домом, возникла трибуна со шпилем и звездой на нем, покрашенная ярко-красным цветом и огороженная деревянным штакетным забором, где хоронили погибших активистов, боровшихся с крестьянами за осуществление сплошной коллективизации. Каждые похороны сопровождались траурной музыкой духового оркестра, невесть откуда появившегося в нашей глухомани, или как еще говаривали, в нашем медвежьем углу. На эти похороны взрослое население не выходило, а все присутствие решалось толпой учащихся ШКМ, прекративших занятия по случаю траура, и полодни, глазевшей на диковинные трубы и громадный барабан, изливающие на все село грустные звуки траурных мелодий.
В избах, на улицах и в переулках собирались люди и под звуки траурной музыки, крестясь, поминали тех, кто из крестьян безвременно ушел из жизни, кто отбывал сроки в тюрьмах и на принудительных работах, сосланные семьи в невольные края, всех тех, кто пытался воспротивиться неукротимому валу сплошной коллективизации в нашем селе в начале тридцатых годов теперь уже прошлого века.
P.S.: Прошли десятки лет с того времени, когда воинствующие сторонники и исполнители сплошной коллективизации творили на селе дела, обернувшиеся бедствием для крестьян, порушением сложившегося старинного уклада, сопровождающиеся голодом и смертью многих тружеников села.
Немало за эти годы колхозом руководило председателей из числа партийных, присланных из района для налаживания работы, но все попытки их заканчивались провалом в делах и обязательным личным обогащением на глазах у всех селян. "Приехал из грязи и сразу в князи", - говорили на селе про таких руководителей.
Люди покидали село под любым предлогом. Парни, отслужив в армии, практически в село не возвращались, соглашаясь на любые условия в городах Рязани и Москве.
Машинно-тракторная обработка земель с бедным почвенным слоем на глубину 32-35 сантиметров постепенно приводила к глубокой эрозии и неурожаям. Иногда собирался урожай меньше того, что посеяли. Из-за этого земли переводились в бесперспективные, не обрабатывались и постепенно зарастали лесом, в основном березняком. Такие поля, как Львовское, Печинское, Злосмольное, стали сплошными лесами и постепенно перешли в распоряжение лесхозов.
Волевой перевод колхоза в совхоз в 60-е годы, названный "Кермисинский", в связи с изменением профиля растениеводства в животноводство, на короткое время оживил работу, т к. теперь рабочие получали заработную плату в денежном выражении и им полагалась пенсия, но все это опять ничего не давало, т.к. требовались постоянные дотации от государства из-за низкой рентабельности совхоза, становившегося банкротом.
И теперь в нашем селе правит бал "000". Мало ли что было, да быльем поросло.

"Долгие пруды", 27 апреля - 11 мая 2001 г. Газета города Долгопрудный, Московской области

ДОМОЙ