Наша семья в Борках считалась очень дружной и порядочной. Отец был известным на селе человеком: несколько лет работал председателем сельского Совета, затем счетоводом в колхозе. И никто никогда про него плохого слова не сказал - он не пил, не курил, был хорошим семьянином. Нас у него было десять детей, (правда, трое умерли в раннем возрасте), и всех он очень любил.
Бывало, придет с работы, управится с хозяйством и с нами до позднего вечера книжки читает. Мы, дети, с двухлетнего возраста знали про Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Книги и для отца, и для всей нашей семьи были на первом месте. Отец наизусть знал стихи многих поэтов. Он любил порядок и от нас этого требовал. Если, например, стоит кружка около ведра, то она должна быть обязательно накрыта салфеточкой, чтобы туда не попала муха или пыль.
С детства приучал к труду: сначала за цыплятами ухаживали, потом за утятами, поросятами, затем - овцы, корова, сенокос. У каждого были свои обязанности. И вот наступил 37-й год. Многих тогда из нашего села увозили в "черном воронке" За что и почему - не знали даже самые близкие родственники. И я никогда не думала, что подобное случится и с нашей семьей. 27 ноября забрали и нашего папу. До сих пор в ушах стоит голос молодого милиционера: "Одевайся". Больше он ничего не сказал, но мне показалось, что он сказал еще и "прощайся". По его глазам поняла, что для папы это конец.
А за что забрали папу? В, то время он работал счетоводом. Многое от него зависело, куда и кому выделять колхозные деньки. В хозяйстве была столовая для колхозников. Но была и другая, так называемая «белая кухня». Там питались коммунисты. Им даже зимой свежемороженую малину подавали на стол. Папа коммунистом в то время не был. Но они его к себе в круг брали, потому что он был прекрасным рассказчиком и хорошо пел. Несколько раз сходил папа в эту "белую кухню" и понял, что там дело нечисто, Перестал выделять деньги. Многим это не понравилось. Кто-то промолчал, а вот Фима Хохулина (она работала поваром) в открытую злобно сказала: "Ну, поберегись".
Как уговорили отца, не знаю, но и он вступил в ряды коммунистов. Правда, пробыл всего три дня. Когда он получил партийный билет, его повели на колхозный склад: "Бери мед, муку. Ты коммунист, это твое". Но отец отказался от этих подаяний, прямо сказал: "Я ничего никогда в колхозе бесплатно не брал и сейчас не возьму. Руки мои чисты". И тут же вышел из партии. И через короткое время за папой приехали на "черном воронке". Несколько жителей села, которые недолюбливали папу, написали письмо, что он против коммунистов, что хочет их уничтожить, что он против Советской власти. И среди подписавшихся, как потом выяснилось, была и Фима Хохулина.
Мне было тринадцать лет, и я все хорошо помню. Помню, как делали обыск, все перевернув вверх дном. В сарае, на огороде землю шомполами тыкали, искали оружие. Не нашли. Но отца забрали. И он канул, никаких известий от него мы не получали. А потом пришла весна. Собрались овощи, картошку сажать, а нам: "Не выходите на огород, в сад не выходите работать - у вас нет земли. Корову на пастбище не выгоняйте. Никто из вас в колхозе не работает, значит, ничего у вас нет". А кому у нас в колхозе было работать? Мама больная, брат - больной, сестра инвалид первой группы, другой брат в Москве, сестра замужем, у нее своя сестра. Остальные дети для работы в колхозе еще малы были.
Пришлось идти работать мне. Бригадир Иван Иванович Щербаков тогда пожалел меня, не направил в поле гнуть спину, а дал двух лошадей. Я на них копна возила, зерно в Сасово. А учиться так хотелось. У нас, наверное, все-таки природный дар был. Мы, дети, все учились хорошо. А я особенно. Бывало, еду на лошади, а с собой книжки беру. По дороге учу. Мне Бог дал память. Я прекрасно все запоминала и на уроках отвечала быстро и точно. А потом поступила, в Шацкое педучилище. Но вот ярлык дочери врага народа мешал мне учиться. Я была лишена многих прав, в том числе и стипендии. Правда, очень здорово помог тогдашний директор училища Мосеев. Он хорошо знал моего отца, меня жалел.
Стипендия мне не полагалась, но он нашел выход - ежемесячно выдавал мне паек. На это сама жила и еще маме помогала. А от отца вестей не было. Мы уже считали его погибшим. Но надежда была, что он отыщется, даст о себе весточку. Я решилась написать письмо Сталину. В •нем все рассказала, и какой папа порядочный, и как мы его любим, и что он ничего плохого для Родины не сделал. Через 10 дней пришло письмо, вернее почтовая открытка. Там было написано:
"Дело вашего отца направлено на доследование". И стояла подпись: Сталин.
До 41 - года разбирались. Однажды нас вызывали в милицию. Мы приехали с сестрой. И нам говорят: "Ваш отец здесь. Его привезли в Шацк". Мы своим ушам не поверили. И вот он - худой, желтый, в грязном белье. Но глаза те - же - умные, добрые, тот - же чубчик, покланялись мы друг другу, папа переоделся в чистое белье, и мы расстались.
24 июня в Сасове состоялся пересуд. Если бы не началась война, отца бы освободили. А тут судьи сами признались, что им не хочется вести до конца это сомнительное дело. Но срок папе скостили вдвое - вместо 10 лет дали 5 лет тюремного заключения. Все - таки Сталин нам помог здорово.
В 42-м отца освободили. Из Амурлага целый год он шел домой пешком. Денег на дорогу у него не было. А кто даст, когда идет война? Ел в поле старую гнилую картошку. Иногда, правда, кто-нибудь из сердобольных его пригревал на ночь, кормил. Как он потом рассказывал, хотел броситься в реку — так ему было больно и обидно за несправедливость, которую уготовила ему судьба. Но вспоминал о нас и шел дальше. Никогда не забуду тот день, когда он пришел домой. Это было 13 июня 1943 года. Кто - то постучался в дверь. Мы открыли и ... испугались. Перед нами стояла какая то тень, а не человек. И тихо так запищала, голоса не было совсем: "Ну, здравствуйте!". Когда поняли, что это отец, у всех из глаз потекли слезы. Мы плакали и от радости и от жалости. На радостях зарезали барана и стали потихоньку откармливать папу. И он заговорил. Снова у него появился прекрасный бас. И они с мамой вновь запели дуэтом.
Всю свою оставшуюся жизнь папа благодарил меня за письмо Сталину. Конечно, в таких нечеловеческих условиях десять лет в тюрьме он не выдержал бы. Многие его сокамерники ломались через год - два, а он продержался пять лет. Ему помогали его жизнелюбие, юмор.
Он своим товарищам по беде рассказывал такую байку: попали в горшок со сметаной две лягушки. Одна попрыгала - попрыгала - ничего у нее не получается, так и осталась в горшке, захлебнулась. А другая работала день и ночь, лапками сбивая сметану в масло. Когда комочек образовался, она на него забралась и выпрыгнула. Товарищи смеялись от души, и в их сердцах загорался огонек надежды, что и они когда - нибудь выберутся из камеры, только нужно не терять силы духа. И отец им в этом очень помогал.
Чуть оправившись от тюрьмы, папа стал работать. Пошел по селам мирошничать - делать маленькие ручные мельницы. Был в колхозе пожарником, косарем, мерщиком земли, стога метал. До 79 лет трудился в колхозе. И умер он в шестидесятом году, на десять лет пережив мою маму.
A мне еще долго аукалось то, что я дочь врага народа. Замуж вышла за любимого человека, Владимира Степановича Муравьева. Нам в Борках все завидовали: мы жили очень дружно, крепко любили друг друга.
А потом Владимир круто изменился: стал выпивать, в доме начались скандалы. Я сначала ничего не понимала, потом узнала, что муж хотел подняться по служебной лестнице, пойти работать в органы МВД, но его не приняли, сославшись на то, что его жена - дочь врага народа. И пришлось мне с любимым человеком расстаться.
А потом из-за репрессированного деда чуть не сорвалась загранпоездка у моего сына. И только благодаря моей решимости все в последнюю минуту уладилось... Жизнь меня била, кормила горьким молоком, а я не сломилась, не пала духом, как и мой отец. И до сих пор сохранила в себе жизнелюбие. Всю жизнь я буду хранить добрую память об отце. Я им горжусь.